Мартин МакДонах - Тоскливый Запад [=Сиротливый Запад]
Я думаю, мне начинают нравиться слоёные пироги. У меня развивается к ним привычка. Мы должны чаще посещать похороны.
Вэлин: Они готовят их и на свадьбах.
Коулмэн: Да? Так кто следующий собирается здесь замуж? Раньше я говорил Гёлин, ведь она такая красавица, однако она наверно покончит с собой раньше, чем выйдет замуж.
Вэлин: Я наверно буду следующий, кто женится, так как я довольно симпатичный. Ты видел, как на меня сегодня смотрели все молодые монашки?
Коулмэн: Да кто пойдёт за тебя замуж? Даже эта безгубая девушка из Норвегии отвергла бы тебя.
Вэлин (пауза. Сердито): Смотри, я уступаю сейчас… Я уступаю, как Отец Уэлш сказал, и я прощаю тебя за оскорбления в мой адрес.
Коулмэн (искренне): О…о, я сожалею, Вэлин. Я извиняюсь. Это просто вылетело у меня непроизвольно.
Вэлин: Никакого зла не причинено тогда, если это было случайно.
Коулмэн: Это было случайно. Также не забудь, что ты оскорбил меня ранее, сказав, что мой мозг повреждён камнями в детстве, и я даже ничего тебе не сказал.
Вэлин: В таком случае я извиняюсь за эти слова, что твой мозг был повреждён в детстве.
Коулмэн: Не нужно извинений, Вэлин. Кроме того, я оставил тебе последний слоёный пирог.
Вэлин: Съешь этот последний пирог сам, Коулмэн. Я не очень большой любитель слоёных пирогов.
КОУЛМЭН кивает в благодарность и ест пирог.
Вэлин: Красивые сегодня были молодые монашки, а, Коулмэн?
Коулмэн: Да, монашки были восхитительные.
Вэлин: Они, должно быть, знали Отца Уэлша в монашеском колледже или что-то в этом роде.
Коулмэн: Я бы с удовольствием пощупал бы этих монашек и сверху и снизу. За исключением толстухи, которая стояла сзади.
Вэлин: Она смотрелась ужасно и она это знала.
Коулмэн: Если бы отец был там сегодня, он покричал бы на этих монашек.
Вэлин: Почему отец кричал на монашек, Коулмэн?
Коулмэн: Я понятия не имел, почему он кричал на них. У него должно быть был какой-нибудь случай с монашками в детстве.
Вэлин: Если бы ты не прострелил отцу мозги, мы могли бы спросить его самого.
КОУЛМЭН пристально смотрит на него.
Вэлин: Нет, я ничего не говорю сейчас. Я спокоен, я отступил, и я говорю это тихо и вообще без какой-либо злобы, но ты прекрасно знаешь, Коулмэн, что это было [большой] ошибкой стрелять в нашего отца. В своём сердце ты всегда знаешь правду.
Коулмэн (пауза): Я знаю, что это было [большой] ошибкой. Не только сердцем, но и умом, и всем. Я был не прав, когда стрелял в отца. Ужасно неправ. И я сожалею об этом.
Вэлин: И я сожалею, что усадил тебя и заставил подписать отказ от наследства, Коулмэн. В тот момент это был единственный способ, который я мог придумать, чтобы наказать тебя. Конечно, я мог отправить тебя за решётку, но я не хотел, чтобы ты сел в тюрьму и не от скаредности я не дал тебе сесть. Это было больше оттого, что я не хотел остаться совсем один здесь. Я бы скучал по тебе. (Пауза). С этого дня…с этого дня половина этого дома и всего что в нём снова твоя, Коулмэн.
Тронутый КОУЛМЭН протягивает руку, и они обмениваются рукопожатиями, смущённые. Пауза.
Есть ли ещё какие-либо признания, от которых мы должны освободить свою совесть, раз уж мы начали?
Коулмэн: Их наверно миллионы. (Пауза). Я переломал твои чипсы, Вэлин, прости меня.
Вэлин: Я прощаю тебе это. (Пауза). Помнишь нашу поездку в детстве в Лэтэмаллен, и ты оставил твой ковбойский фургон под дождём той ночью? И на следующее утро он исчез, и мама с папой сказали: «О, его, должно быть, захватили индейцы». Он не был захвачен индейцами. Я встал пораньше и привязал его в море.
Коулмэн (пауза): Я любил этот ковбойский фургон.
Вэлин: Я знаю, что ты любил его, прости меня.
Коулмэн (пауза): О той слюне, которую я выпустил на тебя в твой день рождения. Я вовсе не пытался всосать её обратно. Я хотел, чтобы она попала тебе в глаз, и я был доволен. (Пауза). И я сожалею об этом.
Вэлин: Хорошо. (Пауза). Морин Фоулэн однажды обратилась ко мне, чтобы я спросил не хотел бы ты посмотреть с ней фильм в [кинотеатре] Клэдэг Палас, и она бы отвезла тебя, а также заплатила за ужин, и по тону её голоса было ясно, что на этом её планы не кончаются. Но я ничего не сказал тебе просто из чистой зависти.
Коулмэн: Наверняка это была небольшая потеря, Вэлин. Морин Фоулэн выглядит как тонкогубое привидение с прической как у испуганной рыжей обезьяны.
Вэлин: Но она бы переспала с тобой.
Коулмэн: Переспала бы или нет. Не о чём тебе было и каяться. Хорошо, мой черёд теперь. Я выигрываю.
Вэлин: Что значит ты: выигрываешь?
Коулмэн (задумавшись): Ты помнишь твою игру Кер-Планк?
Вэлин: О, я помню мою игру Кер-Планк.
Коулмэн: Вовсе не Лайэм Хэнлон стащил шарики из этой твоей игры, а я.
Вэлин: Зачем тебе были эти шарики?
Коулмэн: Я бросал ими в лебедей в Гэлуэе. Классно провёл время.
Вэлин: Это погубило мою игру. Невозможно играть в Кэр-Планк без шариков. К тому же это была наша общая игра. Это всё равно, что отрезать свой нос назло своему лицу, Коулмэн.
Коулмэн: Я знаю, что это так, Вэлин, прости меня. Твоя очередь теперь. (Пауза). Ты слишком медлишь. Помнишь у нас останавливались умственно отсталые дети и как они выбросили в огонь половину твоих комиксов про Человека- паука? Они были ни причём. Знаешь, кто это сделал? Я. Я всё свалил на них, потому что они были слишком глупые, чтобы спорить.
Вэлин: Это были классные комиксы, Коулмэн. В них Спайдэмэн сражался с Доктором Октопусом.
Коулмэн: Прости меня за это. Твой черёд. (Пауза). Ты слишком долго возишься…
Вэлин: Хэй…!
Коулмэн: Помнишь, как Пэйто Дули отдубасил тебя когда ему было двенадцать лет а тебе двадцать, а ты так и не знал за что? Я знал за что. Я сказал ему, что ты назвал его покойную мать волосатой шлюхой.
Вэлин: В тот день он побил меня стамеской! Почти выколол мне глаз!
Коулмэн: Я думаю, Пэйто должно быть любил свою мамочку или типа того. (Пауза). Я ужасно извиняюсь. Вэлин.
КОУЛМЭН лениво рыгает.
Вэлин: По тебе похоже на то!
Коулмэн: Ну что мне продолжить?
Вэлин: Я вылил кружку мочи в твою бутылку пива как-то раз, Коулмэн. Да, и знаешь что? Ты даже не заметил.
Коулмэн (пауза): Когда это было?
Вэлин: Когда тебе было семнадцать, это было. Помнишь, ты лежал месяц в больнице с бактериальным тонзиллитом? Это было примерно в тоже время. (Пауза). И я извиняюсь за это, Коулмэн.
Коулмэн: Каждую неделю я достаю твой самогон из коробки, выпиваю половину и доливаю бутылку водой. И так уже десять лет. Ты не пробовал настоящего крепкого самогона аж с долбанного восемьдесят третьего года.
Вэлин (пьет. Пауза). Но ты сожалеешь об этом.
Коулмэн: Я думаю я сожалею об этом, да. (Бормочет). Заставлять меня пить мочу, и не просто чью-нибудь мочу, а твою мочу, чёрт бы тебя побрал…
Вэлин (сердито): Но ты сожалеешь об этом, ты говоришь?!
Коулмэн: Я сожалею об этом, да! Я сожалею об этом, чёрт возьми! Разве я не сказал?!
Вэлин: Тогда всё хорошо, если ты сожалеешь об этом, хотя по твоему проклятому тону не скажешь, что ты сожалеешь.
Коулмэн: Так поцелуй тогда мой зад, Вэлин, если ты не…Я сдерживаю себя теперь, сдерживаю. (Пауза). Я сожалею, что разбавлял водой твой самогон все эти годы, Вэлин. Я сожалею.
Вэлин: Хорошо, ух. (Пауза). Сейчас твоя очередь или моя?
Коулмэн: Я думаю сейчас твоя очередь, Вэлин.
Вэлин: Спасибо, Коулмэн. Ты помнишь когда Элисон О’Хулихэн сосала тот карандаш на спортивной площадке в тот раз, и вы собирались пойти на танцы на следующий день, но кто-то подтолкнул её и карандаш воткнулся в её миндалины. И к моменту выписки из госпиталя она была обручена с врачом, который выдернул этот карандаш из неё и оставил тебя с носом. Помнишь?
Коулмэн: Да, я помню.
Вэлин: Это я подтолкнул тот карандаш, и это был вовсе не несчастный случай. Я сделал это чисто из зависти.
